Софья Стебловская окончила журфак МГУ. Работала на телевидении, в продакшне документального контента. Вела цикл программ на интернет-канале «Анна-ньюс», посвященный проблемам культуры и образования.  Публикуется в периодике, на интернет-ресурсах.

С 2011 года преподает историю русской журналистики.

Кандидат филологических наук.

Пишет рассказы, эссе.  Первая публикация прозы — в сборнике современного рассказа «Твист на банке из-под шпрот», совместном проекте CWS  и издательства ЭКСМО.

Живёт в Москве.

Лёёёля!

Весь вечер названивала Мурашова — восемь пропущенных. Значит, пиво дует сидит, жмет. Тык-тык. В последнее время повадилась звонить почем зря — говорит, Вадик снится. Тоже мне, сновидец. Сорокоуст закажи, себе — за здравие, ему — за упокой, и не болей, не кашляй. Нет — недели не пройдет, снова — «Алена, Алена, кручу я диск телефона!»  Дратути!

Разбирала старые детские вещи, страшно торопилась все просмотреть, разложить по стопкам — что кому отдать, что оставить — чем черт не шутит.  Тряпок много! Звучал БГ: «Три старухи в подвале, закутанные в тряпьё…Но прядущие драгоценную нить…» Пока дети на даче, надо успеть — не брала трубку.

Смартфон упорно пиликал Вивальди — не понимает человек!  Но там мозга особо никогда и не было. А после сорока — уже не нарастишь. Тычет пальцем в кнопку — тык-тык! Сериями — по пять раз, передых — и снова залп. Написала в вацапе — пиши, мол, я в театре. В театре? Да, Мурашова, да, люди ходят в Гоголь-Центр, пока не закрыли, на летней веранде вино пьют, в Италию ездят — на жигулевском и улице Окской свет клином не сошелся. И не надо смайлики дурацкие слать: мол, я фшоке!

Пиши, дура, не отрывай от дел, не названивай почем зря!

Пикнул мессенджер: очень мне плохо со здоровьем проблемы Вадик снится почти каждую ночь какой номер участка? Ты не собираешься к брату на кладбище?

…Тянул так нежно — Лёёля. В шутку называл ее «Толстый». А в толстом — веса сорок кило, одни кости. Мощи из Канска. Лёёёля. А что блядью была эта Лёля — как будто не видел. Дружок эту Лёлю ему подсунул. Точнее, сам, из-под дружка вытащил, выхватил, горячую еще. Чем-то кости эти нравились — не гремели в деле?

Вытащил ее из мусора. Вычистил, отмыл более-менее, долги за 15 лет за квартиру выплатил — по меркам 90-х чуть ли не в полстоимости квартиры. У канских обитателей не было заведено оплачивать ЖКХ. А там кто только до прелестницы и не жил — и дядьки, и тетки, и седьмая вода, и черт в ступе. И никто не платил. На то есть такие Вадики — они и пожалеют, и отслюнят.  

Любил — жалел, по-народному, по-русски: сирота. От этой сиротины надо было ноги уносить, природа ее — решето, все прольется, сколько ни лей. А он заладил — Лёёля…

— Ты бы что-нибудь почитала!?

— А зачем?

— А, тебе и вправду ни к чему! Красавица моя!

Это он ее к кино хорошему приучал так.

О бедной дурище замолвите слово!

 Однушка в Текстилях — одно название что квартира. Гостиничного типа, метров 17, не больше, в подъезде и блоке крысы, вонища, ремонт еще при Брежневе делали — мрак. Мама Лёлькина получила эту квартиру еще по лимиту — в самом конце 70-х, трудилась прямо по названию района — швеёй-мотористкой. В Текстильщиках, в фавеле этой Лёлька и родилась, от кого — Бог весть. Может, и от закройщика. Из Торжка. Вот такое полотно, историческое — бабки станком стучали, сукно в трубы катали, а тут — швея-мотористка, какой-то категории, ситец набивной, полотенца кухонные, вафельные. По следам славы Валентины Голубевой!

Основа с утком, однако, легли в Текстилях скверно. Не туда челнок нырнул, видно… Запуталось что-то. Порвалось. Девочка нашла маму повесившейся — 6 лет было. Вот такой танец с полотенцами — с собственной текстильной фабрики. Два года потом молчала — избирательный мутизм, называется, говорила Лёлька позже с гордостью — выучила, птичка, два слова сложных. Мутизм!

Намутила ты, дура!

Приехала бабка из Канска — старуха, суровая, как сама Сибирь, чуть ли не из избы. Забрала девчонку, в Канске (каны что ли там лудят?)  «ростила» вместе с матерью своей — прабабкой аж. Прабабка ее и научила вышивать — все с пяльцами сидела, и не скажешь по ней никогда. Потом выучилась сама бисерные штуки делать — то бабочку смастерит, то ожерелье забабахает, красиво очень, такие по интернету можно за большие деньги купить. А она — между делом. Так и не скажешь, что тёртая: мордашка милая, глазки в пол, и бисерины вертит.

Родиться бы тебе, Мураш, в девятнадцатом веке, сидела бы в избе да сучила бы кудель, или коклюшками стучала, баня да полати. Ткала бы приданое, вышивала — сперва себе-невесте, потом — деткам, а там и саван недалече.

А тут Москва, 90-е, люрекс какой-то дикий, лосины истошно-леопардовые, синтетика да синтепон, «ночная бабочка, ну кто же виноват». Мужички — как она сама говорила, блядовито и сладко. Неандерталец какой-то на фотографии из начала 90-х, рядом с ней-тростинкой: пиджак брусничный, а на груди — борода. «Луис Альберто, ты не поверил мне, а я была тебе верна!»

Вот верна-то она и не была.

Не затруднялась на этот счет.

В вацапе снова булькнуло: мне делали операцию, на гистологию взяли анализ, пролежала в больнице неделю.

О, запятые расставила!

Запятые между своими мужиками ставила Лёля часто. Когда гигантопитека убили, то уже — «далее везде». И не сосчитать, хихикала, выпив — и кому, сестре мужа своего, девчонке еще! Иногда перечисляла, а особенно любила бенефисную историю — об изнасиловании в 14 лет. А в 18 уже вернулась в Мск — в квартирку мамину.

Чем жила — лучше не знать! Помимо прочего шила шторы в ателье, там сплелась с Городковым (что он шил — неизвестно), а уже через него — Вадик ее подхватил. Как переносное знамя ордена октября! Вымпел и хоругвь. Красивая девка, что и говорить, но, но… на лбу так и горит: «Половая жизнь с 13 лет! Вадя, будь осторожен!»

Эх, Вадик…

Траченая, про таких говорили.

Мама как увидела ее первый раз — так весь вечер и проплакала. Не первый год жила на свете умная женщина, директор школы, сразу вычислила, что гнилой клубочек сынок сжимает в руках, не доведет он его никуда, рассыплется в прах по дороге. Брось бяку, сына!

Так и случилось — через 5 лет свинтила к Вадикову другу, еще институтскому дружочку, вот тебе и «я спросил у ясеня!» И к кому — к Кобылкину, фамилии вопреки — чахлому и мелкому, зато ИП.

Лёля Кобылкина — держите меня семеро!

А Вадик запил, по-русски, хорошо так. И — инфаркт. Некроз тканей сердца. Некроз… Тканей…

Стрекотнул вацап: Позвони как сможеш пожалуйста.

Уже набираю! Пятнадцать лет прошло — а все никак не отстанешь, дурища! Сгинь, пропади.

Мутизм. Немота. Глухота, точнее, у нее была, сердечная. На поминках целовалась в коридоре со своим ИП. У них развод был назначен на этот день — а получились похороны. Вот и развели, разорвали рубашку надвое.

Только Кобылкин тоже долго не зажился у такой хозяйки. Квасили, наверное, вдвоем, вот и помер Иуда. Хотя кому какая разница.  

Бульк в два ночи: ты спиш?

Нет, бисером вышываю.

Восемь классов образования — видно не было, пока не начинала умничать. Сидит и улыбается — все на своих местах. Как только выпьет и пойдет речи толкать, всем смешно делалось. И я больше всех ее язвила. Один раз разобрало всерьез, интересно же, зачем голова кудрявая к роскошному корпусу приставлена, неужели только вино хлестать и минет делать? Прореха — хоть ставь музыку хорошую и кино, хоть нет. Какой «Мюнхаузен», какая Пиаф, братец? Читать не могём, даже Стивена Кинга не осилили. Многобукаф! Досталось в тот вечер Лёлечке, только она не поняла ничего.

А он посмотрел, и — так строго: «Не обижай Мурашову!»

Да и хрен с вами. Жё нё регрета рьен, так жё нё, как пела великая Эдит. Все устраивает, если, то конечно. Ни о чем не сожалей!

Бульк: Мне кроме тебя некому звонить мне делают химию приезжай если можешь в 1 градскую очень мне хреново

Хреново…

Хреново было ему, когда ты его бросила и из квартиры выгоняла.

А сожалеть, видимо, пришлось. Мужичков много было — а нет никого рядом. Прострочила жизнь косо, строчка петляла-петляла, и расползлась в никуда.

«Не обижай Мурашову!»

Мурашову…

Выдергушечка ты, Лёлька бедная, ниточка глупая… Протянула тебе жизнь кончик ниточки — тебе бы ухватиться, а ты его бросила…

Полотенце, одно вафельное, одно махровое, красное надо взять — любимый цвет у блядей. Халат. Тоже красный? Пусть. Ну, мыло, само собой. Кефир, яблоки. Что еще? Халвой в шоколаде любила лакомиться, надо утром купить. Больше пиво, конечно порадовало бы, но пиво в больницу как-то не очень, повременим, Мураш. Все? Еще что? Бисер! Вадим всегда ей наборы прикупал — она говорила, что от всего ее лечит. Посмотрим.

Лёёёля!

Лёха

Мой сосед Руслан любит дёргать.

Дверь квартиры, которую он сдает.

Он приезжает почти всякий день — знойным летом, в зимнюю стужу и — дёргает! Адски, многократно, с упоением он дёргает убогую дверь двушки — раз десять, меньше нельзя.

Каждый раз, когда я кротко присаживаюсь на кухне к нотику в ощущении — что вот сейчас, еще минутку, и я допишу, закончу, и тогда перейду ко «главненькому» — Руслан приходит дёргать дверь!

Это — его главненькое! Он дёргает ее мучительно и долго. Отходит к лифту, потом бросается тигриным скачком снова к двери, снова дергает. Перед тем, как начать дергать дверь он ею хлопает — таков порядок вещей в этом мире.

Летом он приходит в одних шортах: «А я парень хоть куда, у меня кольцо в ухе! У меня на груди два соска!» Зимой — в турецкой дубленке: «По смоленской дороге метель в лицо, в лицо…» 

И дёргает.

Он не совсем сосед. Он собственник квартиры. И он постоянно занят тем, что выгоняет жильцов и сдает квартиру новым. Это происходит очень часто. А дёргать он зачем-то приходит каждый день. Раньше он играл в оркестре детского театра на скрипке, дергал пиццикато. Сейчас он дёргает дверь. Ему необходимо ходить на коды.

С годами мы поняли, что пик его жизнедеятельности приходится на утро года — слякотный март и пухнущий почками апрель. Мы рисовали графики — сколько продержатся новые жильцы. И это всегда была кардиограмма с периодами тахикардии в районе марта. Начиная с нового года он идет на крещендо, ему все очевиднее неймется, он мается, фортиссимо, и — золотой ход валторны! Вооон!

 Очевидно, весной зорче становится сердце, бойчее идет кровь, и нужен новый отсчет. Весной Руслан особенно щепетилен — «скрипка и немножко нервно». «Пшшшли вооон!»

Это пьеса для многократного повторения. Тоника: заселение новых жильцов. Наивные, они думают, что нашли уютное пристанище. Все довольны, Руслан благодушен. Доминанта: что-то начинает сбоить, появляются недомолвки, претензии, зуд, хроматическое звучание, некая надсадность в его ежедневных визитах. Субдоминанта: эмоциональное выселение «хамова племени», проклинание хлебогадов, как он называет студентов, монолог гневного арендодателя и собирание манаток. Снова доминанта: Руслан чистит квартиру, что-то ремонтирует, морит тараканов, заходит к нам поплакаться. «Ты работаешь сейчас?» «А когда работать, Соф?»

И опять тоника: въезд новых насельников.

В течении года всегда происходит несколько громких и яростных изгнаний, но весной редко кому удавалось продержаться больше месяца.

Он — тип требовательного и проблемного рантье. Ему все не таковы. Он хочет славян без кошек и детей, чистых, кротких и платежеспособных. Лучше немых. В его голове живет идеальный образ такого человека, он ищет его как Парцифаль — кубок Грааля.

Но жизнь сложней. Руслану остается только дёргать.

Он подёргал и выгнал:

семейную пару из Ингушетии с дочкой Умкой, полковника и домохозяйку, милейших людей, которые щедро угощали нас урбечем из абрикосовых косточек.  На них жаловалась Галина Ивановна снизу, выполняющая роль побочной партии. У каждого в жизни будет своя Галина Ивановна, и свои шаги Командора, и свое шило в горле. На этом построен мир. Ингуши пережили войну. Но Галину Ивановну им было не пережить…

(«Соф, теперь только русские. Мы ж с тобой белые люди, Соф! Ну этих, черных!»)

         студенток РУДНа. К ним по ночам ходили (ужас!) негры.

(«Соф, это трэшак»! А мне папа одной говорил — девчонка у меня не простая! Порок, всюду порок, Соф!»)

менеджера Ирочку — она слушала громкую музыку и пила вино с подругами по пятницам. А Галина Ивановна была начеку. Звонок ночью, полиция, воон!

отца Игоря из церкви «Умягчение злых сердец» — пятеро детей, акафисты, тропарь. Иисусе сладчайший! Беги, Отче, беги! Помолись о нас.

(«Попов нафиг, Соф! И так заполонили все уже!»)

Но самое сильный ход, настоящий доминантсептаккорд, случился, когда осевший март перетекал в юный месяц апрель, а зелёная карета уже ощутимо тарахтела в воздухе.

Спят, спят мышата, спят ежата,

Межвежата, медвежата и ребята…

Аккорд был взят ночью.

Лёха снимал квартиру вместе с приятелем Шуриком и гадал на картах Таро.  Каждый день, создавая пробку в лифте, к нему вереницей тянулись женщины с жадным ищущим взглядом; бабули, верящие в лучшее; юные дурочки. У Лёхи не было твердой таксы. Лёха работал почти круглые сутки. «Гадаю на Таро. ДЕШЕВО! метро беляева!» — гласило объявление в интернете.

Метро беляева видела всякое. Общежитие МИСИСа — рядом. РУДН — не дремлет.

Но Лёха, Лёха, как без тебя плохо. И скучно!

Руслан стоял на пороге с горящим взором в состоянии невменоза:

— Я слышал из-за двери оргазмические крики! И эти крики были, Соф, мужские! Лёша с Шуриком — оказывается, того! Я их выгнал нафиг! Разврат, блин, Соф, кругом разврат, кому верить?! К ним Галина Ивановна поднялась вчера, а они орут! Она на диктофон записала. Звонит в дверь — мол, чё орете, уроды? А они — голые! Я не поверил! Приехал ночью сам, открываю дверь, а они… Вы что, говорю, того? А они — а чё такого? Выгнал я их, содомитов, сразу. И так проходу от них нет. Не жалко. И так вымираем к чертовой матери, и без голубого лобби, а они ещё и орут в открытую — полюбуйтесь мол, как хорошо нам! Пшшли вооон! Собирайте говорю, манатки, поезд до Гоморры через час. И ты прикинь, Соф, выходит он из подъезда с этими сумками из Ашана, зелененькими, по грязи, к такси подходит, и тут у него из сумки выпадает мишка! Белый, мягкий, с бантиком. И прямо в грязь падает! И так мне его, блин, стало жалко! А он его еще поднял, и вытирать стал так бережно, прямо об куртку, знаешь, типа как в детстве — «все равно его не брошу, потому что он хороший» Тут меня аж затрясло всего. Мне отец такого мишутку подарил в детстве. Похоронил батю недавно… А мишка и не вспомню где.  И дочке такого на пять лет купил. С ленточкой. Розовой. В Америке дочка, жена увезла, и не звонит никогда. Я ей играл каждый вечер песню — «спите медвежата», помнишь такую? Ну, там медвежата, ребята… Как же, блин, жалко всех — и батю на Хованском, и дочку, и Лёшку этого, урода… Как трава, блин, живем — раз, и смяли. Педик — это не годится, конечно! Но мишка! Мишка, сука, понимаешь, мишка — это невозможно…

Руслан плакал.

В воздухе пахло жизнью.

Спасибо за то, что читаете Текстуру! Приглашаем вас подписаться на нашу рассылку. Новые публикации, свежие новости, приглашения на мероприятия (в том числе закрытые), а также кое-что, о чем мы не говорим широкой публике, — только в рассылке портала Textura!